АЛЕКСУ ПОВЕЗЛО - «Чероки» завелся с первой попытки, правда, дорога до Одена, что в Небраске, показалась ему очень долгой.

На поросших деревьями улочках были небольшие парковки, да и при больнице – своя стоянка. Но Алекс припарковался на вершине холма у въезда в тихий переулок в старой части городка - если Джип снова закапризничает, можно потихоньку скатиться по уклону вниз и завести двигатель.

Прежняя больница со временем была преобразована в небольшую частную лечебницу, названную Приютом Матери Роуз. Кроме обычных пациентов тут были такие, - как мама - кого поместили на лечение за государственный счет по решению суда.

Бен долго пытался забрать невестку домой, под надзор его и бабушки Алекса. Все попытки кончились неудачей, и в конце концов старик сдался. Сам Алекс был тогда еще слишком мал, чтобы понять происходящее, но несколько лет спустя он тоже пытался и с тем же результатом.

Доктор Хоффманн, главный врач, уверил Алекса, что его матери будет лучше оставаться под присмотром профессиональных психиатров, поскольку у нее еще бывают приступы агрессии. И он не может передавать родственникам опекунство над такими больными. В тот день Бен, выслушав доктора, обнял Алекса за плечи и посоветовал смириться с тем, что мама не сможет обходиться без помощи специалистов из Приюта Матери Роуз, и, скорее всего, проведет там остаток жизни. Для Алекса его слова прозвучали словно смертный приговор.

Неприятное место! Словно тюрьма, в которой заключена его мать. Лишь старые деревья вокруг немного смягчали вид.

Алекс вдруг понял, что решил оставить машину вне больничной стоянки не просто так. Долгая прогулка позволяла отсрочить посещение Приюта, ведь каждый раз входя в лечебницу, он чувствовал, как все внутри сжимается в ледяной ком.

Занятый своими мыслями, он направился через улицу. В какой-то момент в памяти возникло хмурое лицо офицера Славински, и это заставило Алекса остановиться на переходе, поскольку желтый свет на светофоре уже сменялся красным.

Следовало быть осторожным по нескольким причинам сразу. И красный свет служил тому дополнительным подтверждением.

Девятиэтажное кирпичное здание в окружении дубов и кленов выходило на Тринадцатую улицу. Фасад украшали широкие каменные ступени, вычурная арка, отделанная лепниной в виде виноградных лоз и глубоко сидящие дубовые двери. Лепнина, имитирующая каменную резьбу была выполнена из бетона, а двери никогда не открывались. Для использования парадного входа требовалось оформить специальное разрешение, что означало пройти многие круги бюрократического ада. Вот почему члены семей пациентов пользовались более скромным входом в задней части здания.

Сквозь редкую травку у подножия огромных дубов тут и там проглядывала земля, вспученная скрытыми под ней могучими корнями. Слепые окна затянуты проволочной сеткой – для безопасности. Голыми руками с этим стальным плетением не справиться. Рассмотреть что-то снаружи через эти окна было практически невозможно, лишь время от времени с той стороны двигались неясные тени.

Да, задняя стена клиники была честнее фасада.

На нижних этажах размещались пациенты с эмоциональными расстройствами, тут же лечились от наркомании, а еще здесь находилось отделение реабилитации. Мать Алекса лежала на девятом этаже – в специальном охраняемом отделении для пациентов, которые считались опасными. Некоторые из них в невменяемом состоянии совершили убийство. За время пребывания матери в Приюте, до Алекса доходили слухи о нападениях обитателей клиники на пациентов или персонал. Эти слухи заставляли волноваться за ее безопасность.

В металлической двери черного хода было прорезано квадратное окошко, затянутое той же металлической сеткой. Алекс потянул ручку двери, и в лицо ему ударил больничный запах, от которого всякий раз перехватывало дыхание.

Санитар приветственно кивнул. Алекс в ответ улыбнулся, но улыбка вышла какая-то деревянная. Он выгрузил из карманов ключи, складной нож, мелочь, мобильник, сложил в пластмассовый лоток и направился к рамке металлоискателя. Неулыбчивый дежурный вернул телефон и деньги, оставив ключи и нож в лотке - это Алекс заберет при выходе. Даже металлический ключ можно отнять у посетителя и использовать в качестве оружия.

Алекс склонился над столом. К регистрационному журналу грязным шнурком была привязана дешевая пластмассовая ручка. В системе безопасности клиники этот шнурок был самой большой небрежностью.

Дежурная – ее звали Дорин - сидела за столом, прижав плечом к уху телефонную трубку и листала книгу учета, одновременно выясняя что-то по телефону с прачечной. Она улыбнулась Алексу, пока он искал свою фамилию в списке посетителей. Эта женщина всегда хорошо к нему относилась, сочувствуя, что парню приходится навещать мать в таком месте.

На девятый этаж ходил единственный лифт с зелеными металлическими дверями. Как же Алекс ненавидел эти двери! Больничные каталки оставили на ней царапины; из-под содранной краски виднелся грязный металл. Внутри кабины пахло плесенью. С грохотом и лязгом лифт двинулся вверх, трясясь и вздрагивая на каждом из девяти этажей.

Остановившись, кабина выпустила Алекса возле стола дежурной медсестры. По одну сторону от него запертые двери вели в женское отделение, по другую – в мужское. Алекс снова записался в журнале, проставил время – три пополудни. Посетителей тут тщательно проверяли: уходя он должен будет снова расписаться и проставить время. Без этого запертые двери лифта ему никто не откроет. Принцип «пришел – расписался, ушел – расписался» соблюдался неукоснительно, как дополнительная мера предосторожности против хитрых пациентов и доверчивых санитаров-новичков.

Из маленькой конторки позади стола медсестер вышел высокий сутулый человек в белой униформе, вытаскивая на ходу кольцо с ключами, привязанное тонкой проволокой к поясному ремню. Этот санитар тоже был знаком Алексу. Как, впрочем, почти все постоянные сотрудники Приюта Матери Роуз.

Санитар заглянул в окошко, проделанное в крепкой дубовой двери, и только потом повернул ключ в замке и потянул на себя тяжелую дверь.

- Позвоните, когда закончите, - сказал он, вручая Алексу пластиковый переключатель звонка.

Алекс кивнул.

-- Как она сегодня?

Санитар пожал покатыми плечами.

- Все так же.

- Были проблемы?

Мужчина выгнул бровь.

- Пару дней назад она попыталась заколоть меня пластиковой ложкой. А вчера без всякой причины напала на медсестру. И избила бы ее, если бы в это время рядом не оказался другой наш сотрудник.

- Мне жаль, Генри, - покачал головой Алекс.

Санитар снова пожал плечами.

- Это часть нашей работы.

- Хотел бы я прекратить все это…

Генри придержал открытую дверь.

- Но вы не можете, Алекс. Не стоит казнить себя по этому поводу. Это не ее вина, она – больной человек.

Пол в отделении был покрыт линолеумом с зелеными крапинками и темно серыми завитками на бледно-сером фоне. Предполагалось, что веселенькая расцветка оживит обстановку, но помещение оставалось таким же отвратительным, как запомнилась Алексу. Солнечный свет отражался от бугристого пола, делая его похожим на водную гладь. С каждой стороны коридора тянулся ряд лакированных дверей с серебристыми пластинами металла вместо ручек. Ни в одной двери не было замков.

И каждая комната служила кому-нибудь домом.

Из темных комнат раздавались крики, которые эхом гуляли по коридору. Крики и сердитые возгласы были тут обычным делом – некоторых пациентов терзали воображаемые «собеседники».

Душевые и ванные комнаты обычно бывали заперты. В них закрывали пациентов, если те начинали буйствовать. С помощью наказаний пациентов приучали вести себя спокойно и дружелюбно.

Ярким пятном в этой тюрьме была общая комната. Расставленные ровными рядами, привинченные к полу, дубовые лакированные столы. Вокруг – легкие пластиковые стулья.

Алекс быстро нашел мать – она сидела на кушетке у дальней стены и, не узнавая, смотрела на него. Иногда она сразу вспоминала сына, но сегодня явно был не тот день. Самым трудным для Алекса всегда было осознавать, что мать не понимает, кто он такой.

Укрепленный высоко на стене телевизор показывал «Колесо Фортуны». Веселый смех на экране резко контрастировал с мрачностью этого места. Несколько пациентов смеялись вместе со зрителями в студии, не понимая, над чем смеются. Они слышали смех и знали, что так нужно – то была их обязанность. На взгляд Алекса пусть они лучше смеются, чем кричат или плачут. Кое-кто из женщин между взрывами смеха пристально разглядывал посетителя.

- Привет, ма, - подходя произнес Алекс самым солнечным голосом.

Зеленые штаны от больничной пижамы и майка с набивным рисунком в цветочек выглядели на редкость уродливо. Длинные волосы песочного цвета падали на плечи. Хотя пациентки в основном были коротко стрижены, матери удалось сохранить довольно длинную прическу. Дело в том, что как только волосы пытались остричь, у нее начинались судороги; и в конце концов медики решили, что этот вопрос не стоит стольких трудностей. Изредка санитары повторяли свои попытки, в расчете на то, что пациентка, возможно, забыла свой каприз. Но этого мать не забывала никогда. А Алекс радовался, что осталось хоть что-то, имеющее для нее значение.

Он присел на кушетку рядом с матерью.

- Как ты?

Мгновение она молча пристально на него смотрела.

- Прекрасно.

По ее тону было ясно, что она не имела ни малейшего представления о том, кто сидит рядом.

- Я приходил на той неделе. Помнишь?

Мать кивнула, не сводя с него глаз. Алекс не был уверен, что она поняла вопрос. Иногда она рассказывала ему явную неправду, вроде истории о том, как ее навестила сестра. Но сестер у нее не было. А однажды рассказала о своем походе по магазинам. Но бедняга никогда не покидала девятого этажа клиники.

Алекс провел рукой по ее волосам.

- Сегодня твои волосы выглядят великолепно.

- Я каждый день расчесываю их щеткой, - пояснила мать.

Грузный человек в поношенных но до блеска начищенных черных ботинках вкатил в комнату скрипучую сервировочную тележку.

- Время перекусить, дамы.

Верхний ярус тележки был уставлен пластиковыми стаканчиками с апельсиновым соком. Ну… или чем-то, напоминавшим по виду апельсиновый сок. На полочке второго яруса лежали сэндвичи из белого хлеба с копченой колбасой и салатом. Во всяком случае, Алексу показалось, что то была копченая колбаса. Обычно так и оказывалось.

- Как насчет бутербродика, ма? Мне кажется, ты похудела. Хочешь?

Без возражений мать поднялась и подошла к тележке.

- Вот, держи, Хелен, - сказал дежурный и вручил ей пластиковый стакан и сэндвич.

Она направилас к дальнему столу, подальше от остальных обитателей комнаты. Алекс последовал за ней.

- Они всегда хотят разговаривать, - пояснила она Алексу, глядя на женщин в противоположном конце комнаты возле телевизора. Тут многие говорили с воображаемыми собеседниками. Его мать никогда так не делала.

Алекс положил руки на стол.

- Итак, что нового?

Мать молча жевала, затем сглотнула и заговорила шепотом.

- Последнее время я ни видела никого из них.

- Правда? – подыграл Алекс. – А чего они вообще хотели?

Трудно поддерживать разговор, когда половина высказываний собеседника совершенно непонятна.

- Того же, что и всегда. Им нужны врата.

- Какие врата? – Алекс совершенно не представлял, что на сей раз выдумала мама.

Внезапно она подняла глаза.

- Что ты тут делаешь?

Алекс пожал плечами.

- Это мой день рождения, мам. Я хотел провести его с тобой.

- Нельзя проводить свой день рождения в таком месте, Алекс.

На минуту у Алекса перехватило дыхание. Ему хватило бы пальцев одной руки, чтобы перечислить дни, когда мама вспоминала его имя без подсказок со стороны.

- Но это мой день рождения. И я провожу его так, как мне хочется, - спокойно возразил он.

Но мысли матери были уже далеко.

- Они смотрят сквозь стены, - бесстрастно произнесла она. Ее глаза сделались пустыми.

- Они смотрят на меня! – выкрикнула она. – Зачем они это делают? Ну почему они не перестанут?

Несколько человек в другом конце комнаты оглянулись, но большинство не обратили на крик никакого внимания. В этом месте крики были явлением обыденным и воспринимались с полным безразличием. Санитар с тележкой огляделся, оценивая ситуацию.

Алекс положил руку на руку матери.

- Все в порядке, мама. Сейчас никто на тебя не смотрит.

Она оглядела стены и наконец успокоилась. А потом, словно ничего не произошло, вернулась к сэндвичу.

- А сколько лет тебе исполнилось? - спросила мать, отпила глоток сока и начала кусать бутерброд.

- Двадцать семь.

Она замерла. Вынула изо рта сэндвич и аккуратно положила на бумажную тарелку. Потом огляделась вокруг и ухватила рукав рубашки Алекса.

- Я хочу в свою комнату…

Ее поведение немного озадачило Алекса – как, впрочем, и всегда – но он поднялся.

- Хорошо, ма. Мы можем посидеть и там. Только мы вдвоем – так даже лучше.

Она напряженно вцепилась в руку Алекса и зашаркала рядом с ним. Еще не старая. Но дух, казалось, сломлен навсегда.

Это лекарства. Из-за них она такая… запутанная. Доктор Хоффманн объяснял, что без лекарств она станет яростно агрессивной, а потому должна быть под воздействием торазина круглые сутки. Да, это не то, чего Алекс пожелал бы маме.

Войдя в комнату мать поискала замок – но двери тут не запирались. Тогда она трижды оглядела коридор, прежде чем, судя по виду, осталась довольна. Агнес, соседка матери по комнате, отсутствовала. Она была старше возрастом и всегда молчала. Но при этом всегда так смотрела на Алекса, что сейчас он был рад, что Агнес осталась в общем зале.

В комнате тоже висел на стене телевизор. И тоже с выключенным звуком. Почему-то тут телевизоры всегда были включены. Но звук всегда приглушен. И еще он никогда не видел, чтобы мать переключала каналы. И никак не мог понять, зачем матери и Агнес телевидение без звука.

- Уходи, - сказала мать.

- Да, мам, скоро пойду. Я хотел еще немного посидеть с тобой.

Она покачала головой.

- Уходи. Спрячься.

- От чего, мама?

- Спрячься, - повторила мать.

Алекс глубоко вздохнул.

- От чего я должен прятаться?

Некоторое время мать молча смотрела на него.

- Двадцать семь… - наконец выговорила она.

- Правильно. Мне сегодня исполнилось двадцать семь. Ты родила меня двадцать семь лет назал, вечером девятого сентября. Сегодня тоже девятое сентября. Я родился тут, в этом самом здании. Тогда здесь была обычная больница.

Мать наклонилась поближе и облизала губы.

- Спрячься…

Алекс потер рукой лицо. Он устал от этого бессмысленного разговора.

- Да от кого?

Мать поднялась с края кровати, где сидела, и подошла к маленькому платяному шкафу. Провела рукой по свернутым вещам на полке, подумала и вытащила шаль. Алекс решил, что ей стало холодно, но она не стала накидывать шаль на плечи.

Она подошла к туалетному столику и накрыла шалью полированную металлическую пластину, которая служила ей зеркалом.

- Что ты делаешь, ма?

Мать обернулась, глаза ее горели.

- Они смотрят на меня. Я ведь уже говорила тебе. Смотрят через окна и стены.

Алексу стало жутко.

- Пойди сюда, мам, присядь.

Мать присела на краешек кровати и взяла его руки в свои. Этот любящий жест вызвал слезы на глаза Алекса. Прежде она так не делала, и Алексу подумалось, что это – лучший подарок, который он мог получить в день рождения. Гораздо более ценный, чем пятьдесят тысяч акров земли.

- Алекс, - прошептала она. – Ты должен бежать. Спрячься, пока они не добрались до тебя.

Потрясающе! Второй раз за сегодняшний день она называет его по имени. Алекс с трудом заставил себя заговорить.

- И от кого же нужно прятаться, мама?

Она огляделась вокруг и зашептала почти неслышно.

- От чужаков.

Мгновение он пялился на мать. В ее словах не было смысла, но была в них какая-то серьезная искренность.

И в этот момент взгляд Алекса упал на экран телевизора. Передавали новости. Перед группой репортеров стоял полицейский чин. Бегущая строка снизу гласила: двое офицеров полиции найдены мертвыми…

Алекс потянулся и прибавил звук.

- Почему они оказались за портовыми складами? – голос репортера мешался с уличным шумом.

- Центр и район Девяностой улицы относятся к их участку, - пояснил полицейский чин, - оттуда через переулки есть доступ к погрузочным площадкам порта. Мы часто проверяем, не происходит ли там чего необычного, и стараемся чаще бывать в той стороне.

Девяностая улица находилась милях в десяти от дома Алекса. Это был почти пригород.

Голос другого репортера перекрыл уличный шум.

- Есть сообщения, что у обоих офицеров сломаны шеи. Это так?

- Это я комментировать не могу. Как я уже сказал, мы ждем заключения коронера. Когда оно у нас будет, тогда и будем делать выводы.

- Их семьи уже знают?

Полицейский замялся, он явно не находил слов. Страдальчески поморщившись, он взял себя в руки.

- Знают. Все мы скорбим и молимся вместе с ними в это трудное время.

- Значит, вы можете назвать их имена? – помахала рукой женщина-репортер, привлекая к себе внимание.

Под напором прессы полицейский растерялся и отвел глаза.

- Офицеры Джон Тинни и Питер Славински, - назвал он два имени.

Тело Алекса словно превратилось в кусок льда.

- Они ломают людям шеи, - бежзижненным тоном произнесла мать, не сводя глаз с телевизора. Алексу показалось, что она только повторила то, что услышала.

- Им нужны врата…

Глаза ее стали бессмысленными. Алекс знал, что разум ее погрузился во тьму. Когда она впадала в такое состояние, то могла оставаться в нем неделями.

В кармане завибрировал мобильник - наверное, опять сообщение от Бетани.

Не обращая на телефон внимания, Алекс нежно обнял мать за плечи.